Спутники прошли не больше лиги, добрались до усыпанного валунами горного склона и расположились под раскидистой сосной, запустившей корни в трещины скального грунта или создавшей эти трещины. По всему, пришло время перекусить лепешками и сушеной ягодой, запивая нехитрую еду водой, а затем и уснуть. Марик привычно разбросал по кустам шерстяную нитку и уже собрался расстелить на согревшемся камне плащ, как Кессаа позвала и его, и Насьту.
– До города еще лиг сорок, не меньше, – негромко проговорила сайдка, прижавшись спиной к кривому стволу, и добавила: – Если все сладится, послезавтра будем на месте. Там оглядимся и решим, что делать. Где лучше переночевать, я разузнала. А потом… Нам надо в Скир. Мне надо в Скир. В самое мерзкое место в Скире, поэтому вот теперь, сейчас говорю вам: если не пойдете со мной, обиды держать не буду. Просто забуду о вас, как будто мы и не встречались никогда. Хочешь, Марик, денег дам на новый меч?
Разом сон унесло прочь. Обида навалилась на баль такая, что дыхание перехватило, в глазах потемнело, хотя уж куда темней – звезды на небо высыпали, Селенга бока о горные пики обдирать начала, – но ни слова не сказал Марик. Только вспомнил отчего-то Ору, что осталась в реминьском поселении, и Лируда, который ждал-ждал тихой смерти, а все одно умер возле костра. Ни слова не сказал Марик, потому как женщина, что сидела возле кривой сосны, несла на своих плечах такой груз, которого он и представить себе не мог – только почувствовать издали.
Обиженно засопел Насьта, но тоже ни слова не произнес. Кессаа выдержала паузу, помолчала еще, словно слова подбирала одно к одному, негромко продолжила:
– О том, что мне в Суйке надо, после поговорим. Теперь о другом сказать хочу. Я в вашей доблести не сомневаюсь, хотя и знаю, что ни одному из вас пока не пришлось убивать человека. Но так убийство само по себе вовсе не доблесть никакая. Убийство – это не крылья, что плечи расправляют героям, это груз, от которого сердце окаменеть может.
И опять ни слова не сказали ни Марик, ни Насьта, хотя баль и вспомнил ехидство ремини при первой встрече. И опять помолчала Кессаа перед следующими словами:
– Сейчас – о том, о чем после, может быть, сказать и времени не будет. Разное может случиться с нами, загадывать не будем, но если так повернется, что не дойду я… – Кессаа подняла тонкую руку, и Марик на мгновение усомнился, что вот именно она не копьем, а мечом, пусть даже и легендарной колючкой, убила юррга, и только потом до него дошло: «не дойду».
– …Если не дойду, – твердо оборвала обиженное сопение Насьты сайдка, – то вы должны помнить, что самое ценное, что вам нужно оберегать, – это не меч, что за спиной у меня висит, хотя вижу я, как Марик на него смотрит, а глиняная ступка у меня в мешке. Простая глиняная ступка.
– Глиняная ступка, – повторил Насьта и уточнил: – Это та, которую ты в соседний поселок ходила заказывать? Так я знаю того горшечника – он таких ступок сколько хочешь налепит! Да и вообще ступку из камня точить надо, она ж прочнее будет. А это что за ступка? Чуть зерно тверже…
– Насьта! – оборвала ремини Кессаа. – Та ступка, что у меня в мешке. И никакая другая.
– Что делать с ней? – только и спросил Марик, вместо того чтобы клясться, что только после их с ремини смерти что-то и может случиться с сайдкой.
– Айру найдите и передайте ей, – просто сказала Кессаа, улеглась на спину и закрыла глаза, пробурчав, перед тем как уснуть: – А на колдовство мое и в самом деле пока не рассчитывайте больше. В городке среди воинов трое рептских магов стояли, чуть ли не насквозь глазами пробивали каждого.
Засопел, заворочался рядом Насьта, а Марик долго уснуть не мог. И не потому, что звезды словно глаза ему сквозь веки высверливали, – из головы все за день произошедшее не выходило. Расставание с рептской ладьей перед взором стояло, которую, как объяснила Кессаа, бросили только потому, чтобы весть об уходе прославившейся целительницы и Оры от желтого утеса среди рудодобытчиков и любопытствующих разнести. А то ведь можно было веслом помахать да в самую Ройту без забот прибыть. Опять же бордель этот странный в голове маячил, слепец, который или в воздухе растаял, или глаза отвел, да и колдуны-репты. Их-то Марик и вовсе не сумел разглядеть – верно, потому, что насмешки стражников над его сачком вскипятили кровь. Когда же он перестанет быть мальчишкой и сделается наконец воином – холодным и собранным? Потянул на себя Марик конец нити, подергал ее, потом подумал, стащил с древка сачок и со щелчком насадил на его место клинок. Хотел уж было подняться, кости размять, погонять сухой рептский ветер, да только поморщился: еще ноги переломаешь среди валунов. Вон прочие путники вдоль дороги костры зажгли – так и мерцают огоньки сквозь кусты. Не полезли на камни, остались у тракта, где и земля мягче, и люди вокруг… Впрочем, что там уснул бы, что здесь забылся…
В утренней мгле Марик проснулся. Сначала взгляд чужой почувствовал и частое дыхание, а уж через мгновение и нить палец защекотала. Трое к их стоянке подошли. Фигурами за тяжелых воинов сошли бы, а двигались неслышно – будто плыли над склоном. Один из них пса держал, который и натянул нитку. Большой пес был, умный, ни звука не издал, только обрубком хвоста по ляжкам бил, а все равно с шумом воздух через ноздри выпускал. Замер баль, древко глевии нащупал, сквозь прищуренные ресницы к незнакомцам пригляделся. Напомнили они ему кого-то – правда, не мечами, которые теперь поблескивали в их руках… или в ножнах они при прошлой встрече были? Короткие мечи, не для битвы в открытом поле, а для близкого боя, а в остальном… Не они ли на свист бордельного нанимателя в постоялом дворе отозвались? Что ж делать-то?