Оправа для бездны - Страница 184

184

– А ты уверен, что она сможет? – прошептал конг. – С чего ты взял, что все осколки зеркала у нее?

– Зеркало у нее, – ответил Ирунг. – У Кессаа проступают надписи на руке. Ворла сказала, что, когда Кессаа рожала, надписи проступали у нее на руке, словно кто-то вырезал их ножом. Там было пять слов. Зеркало. Кинжал. Пуповина. Зверь. Ребенок.

– Иногда мне кажется, что я схожу с ума, – мрачно заметил конг и протянул магу длинный сверток: – Возьми и сделай то, что должен сделать.

– И ты, – кивнул маг и осторожно передал конгу закутанный в ткань сосуд.

– Поспеши, – приказал конг и опять повернулся к замершему в ожидании триумфа врагу.

К вечеру стена рухнула, и хенны пошли на штурм. У пролома ощетинились копьями сайды, но хенны смяли их, несмотря на проплешины, которые оставляли в их рядах наконец-то заработавшие пороки Скира. Брошенный конгом вниз течень мгновенно пожрал тысяч двадцать степняков, которые заняли низину под стеной, и пять тысяч сайдов, которым не помогли загодя надетые сапоги, проложенные серебром, потому что все эти сайды уже лежали порубленные на куски. Течень раскинулся от холмов до стены, обратил поле битвы в поле истерзанного тряпья – и почти сразу же сполз в крепостной ров и сгинул в холодном море, и новую волну хеннов, которая хлынула в пролом, растеклась по улицам города, остановить не мог уже никто, хотя схватки с сайдами, которые продолжали сражаться на стенах, обороняли замок Стейча и замок Креча и другие здания, бывшие крепостями в крепости, продолжались. Но сам город, опустевший и голый, был во власти степняков и мертвых, которые, пытаясь выбраться наружу, брели по его улицам, покрывая мостовые кровью. Рано утром ценой гибели еще нескольких тысяч хеннов были очищены от защитников две башни и распахнуты главные ворота, и Лек торжественно въехал в Скир, приказав запереть ворота за своей спиной. Маги Суррары хотели получить какой-то кинжал – что ж, они его получат, только не в руки, а в глотку. Блюдо войны стремительно пустело, и всесильный тан собирался вылизать кровь, запекшуюся на его краях, в одиночестве. От его армии осталась едва ли треть, но он был уверен, что ее хватит, чтобы и добить последних сайдов, и уничтожить самодовольных риссов, которые все так же стояли на прежних позициях и, верно, думали, что город упадет к их ногам, как перезревший плод, тем более что верные Леку тридцать тысяч воинов, главный его резерв, уже подходили к столице Суррары.

О чем думал Зах, Лек не знал. Только из рядов риссов выполз таранный сарай, не пригодившийся при штурме Скира, и направился к пролому – словно маги Суррары решили раздвинуть его или устроить ворота и для своего правителя. Только толкали его риссы снаружи, взявшись за сотни забитых по такому случаю костылей. И тарана внутри страшного изобретения магов Суррары не оказалось. Едва сарай дошел до стены и заклинил пролом, воины в белых плащах вытащили замки, и его передняя стена рухнула, выпустив на улицы города стаю юрргов. И началась последняя битва, в которой живые завидовали мертвым.

Всего этого Седд Креча не видел. Едва он бросил вниз с башни сосуд с теченем, заготовленный еще матерью его дочери, едва зажал уши, чтобы не оглохнуть от вопля ужаса, рванувшегося вверх из тысяч глоток, как почувствовал, что холодная сталь пронзает его спину.

– Арух? – прошептал, умирая, конг.

– Он самый, – оскалился юркий, похожий на крысу человек. – Посол Суррары, советник конга, воспитатель скирских магов, почти все из которых так или иначе благополучно были уничтожены. Вы с Ирунгом хотели столкнуть между собой риссов и хеннов, чтобы уничтожить и тех, и других, а мне вот всегда хотелось, чтобы захлебнулись кровью степняки и сайды, и я в шаге от исполнения этого желания! Хенны уже на улицах города – скоро они перебьют всех защитников Скира, а потом придет и их смерть, и она будет страшна. Она уже рычит, пускает слюну в предвкушении обильной жатвы. И останутся только риссы. И воцарится над Оветтой белый цвет как знак чистоты и порядка. Что? Что ты смеешься? Или смертные судороги охватывают тебя?

Седд и в самом деле умирал. Он уже не чувствовал ног и живота, дыхание вырывалось изо рта с хрипом, но глаза еще видели, как Арух, много лет скрывавший свое истинное лицо, взламывает костяное копье Сади, чтобы извлечь из него кинжал Сурры. Наконец послу Суррары это удалось, он выхватил короткий клинок, и тут Седд прохрипел последние слова:

– Умник Арух, все-таки ты умрешь раньше меня, и умрешь обманутым и уязвленным. Молодец, Ирунг. Я преклоняюсь перед ним даже перед смертью. Сколько амулетов он стер в порошок ради своего лучшего представления!

Мнимый кинжал Сурры рассыпался в прах, и каждая крупица его вспыхнула нестерпимым пламенем, потому что смесь, из которой было слеплено Ирунгом подобие кинжала, не выносила ветра. Она горела на ветру таким пламенем, что прожигала насквозь чугунный котел, и маг лепил кинжал над пылающим очагом и заливал его смесью воска и мела, который был похож на кость. И Арух, сын Заха, приходящийся по крови братом Айры, полетел горящим факелом вниз с башни без единого звука, потому что глотка и грудь его были выжжены в первую очередь. Как же он хотел сказать перед смертью, что дочь Седда Креча в его руках и умрет лишь немногим позже своего отца!

Эпилог

Днем, когда последние удары валунов, которые усердно бросали в сторону Скира пороки, еще только дробили его стены, Кессаа пришла в себя от прикосновения. Еще не открыв глаза, она вспомнила и последний приход Ирунга, и сказанные им слова, и ее разговоры с еще не рожденным ребенком, и неожиданно легкие роды, и мучительную боль, которую ей пришлось вынести, пока она выдирала из тела вросшие в плоть камни. Она больше так и не увидела ребенка. Ворла подняла девочку над ее животом, с кивком сказала только одно слово: «Рич» – и унесла. И еще раз пришла в комнату к Кессаа через неделю, чтобы сказать ей, что оставляет ее в Скире, что ребенка она не увидит больше никогда, но о судьбе его может не беспокоиться.

184